Рассказы

[vinovatyi]

Не так давно я написал два рассказа.
Они не слэшные... но все же я выложу их здесь - вдруг интересно будет.

Страх снов

Огромные черные глаза… Не глаза – сплошные зрачки. Алиса связала их жизни… Почему? Просто он говорит из её головы. Просто он лакает её душу языком. Просто он встречает её во сне…
Когда Алиса увидела его впервые, она не знала, как его зовут и кто он такой. Его опечатанное вечной поэтической болью лицо смотрело на мир с обложки журнала и заставило её остановиться у киоска. Журнал Алиса не купила. И никогда не спросила, как он очутился на обложке, как его зовут и кто он такой. Она звала его Суровый. И он не обижался.
Когда Алиса увидела его впервые, он шёл по улице. Алиса узнала его сразу, хотя не видела никогда прежде. Ей не надо было никуда идти, но она спросила, как пройти в библиотеку. Он сказал, что надо спуститься по улице, и его голос оказался тем самым голосом, который читает книжки в голове и говорит мысли.
Когда Алиса увидела его впервые, он подошел к ней сам и заговорил первым. Он просто спросил:
- Ты плохо спала?
- Да - ответила Алиса. Она не удивилась. Он знал, что говорит.
- Спи осторожнее, - сказал Суровый. – Если тебе понравится во сне слишком сильно, ты никогда не вернешься.
И она поняла, что теперь они встретятся во сне.

* * *

Сны… Алиса всегда видела сны… Она чувствовала там всё: боль и страх, вкус и запах, мягкость и холод.
Во сне она часто попадала в дом. В чужой дом. И искала свою квартиру. Это было странно – ходить по лестнице: этажи – второй, третий, пятый… и не видеть своего этажа. За третьим всегда идет пятый. Иначе не бывает.
А еще она часто видела во сне страх. Самый большой свой страх – метро. Оно объединяло в себе все самые страшные смерти: электрический ток, колеса поезда и подземные стены. Станции метро во сне были не такими, как в реальности – мраморными и светлыми. Они были из чистой стали. Металлические стены давили на Алису. Воздух был пропитан железом и электричеством. Десятки стальных дорог-рельсов пересекали пол. Там ток – Алиса это знала. А вдалеке шум – это поезд. И это тоже было понятно. Не понятно было – куда бежать. Она падала на рельсы и всегда чувствовала страшный электрический удар…
Но чаще всего Алиса видела во сне озёра. Чистые озёра под голубым небом. И она бежала по берегу. А однажды озеро выросло на её пути. И дорога отодвинулась. Было пусто и тихо. И на берегу только старик со старухой. Они живут здесь уже сто лет.
- Как мне попасть на тот берег?
- Пройди вон по той дороге.
- Но дорога на другом берегу!
- А тебе разве не туда надо?
А ещё ей часто снился конец света. Всегда по-разному и всегда очень красивый. Ночное небо было заполнено огромными яркими планетами, почти такими, какими их рисуют на картинках, только настоящими. Планеты двигались и светились. И от их движения зависела судьба мира… А в другой раз планет не было. Было множество ярких звезд. И все они разом упали вниз, на миг заполнив небо безграничным метеоритным дождем. И в этот момент мир завибрировал вместе с телом Алисы… И это было похоже на то, как будто вспомнил что-то, чего никогда не знал, но всегда хотел узнать…
И Алиса каждый раз просыпалась.

* * *

Когда Алиса увидела его впервые, он сидел на остановке и курил. Алиса села рядом и стала молчать. Тогда Суровый вдруг посмотрел на неё, и она впервые увидела его глаза. Те самые глаза цвета выключенного света. И поняла, что теперь он всегда будет рядом. Они встали одновременно и вошли в автобус. Алиса села у окна…
Ноготь разрезал иней стекла изящным словом "Суровый". Острый холод пробежал вдоль кости и провалился глубоко в плечо. Слово тут же стерлось подушечками пальцев. Стекло не холодное, немного шершавое… или просто пальцы чувствуют меньше, чем ногти?
Алиса оторвала взгляд от окна и взяла Сурового за руку. Тепло, которое мог дать Алисе только он, суровое молчаливое тепло пронеслось по кости и рухнуло туда же. Там, в глубине плеча, была ее память, там она копила чувства дня.
Двери автобуса открылись, и Алиса посмотрела на остановку. Вон мужчина покупает сигареты. Это тот самый мужчина, который держится за поручень на передней площадке. Из-за киоска вывернула полная женщина. Она на заднем сидении оживленно беседует с подругой. Алиса всегда следила за раздваивающимися людьми, это было ее маленьким секретом. Но она знала, что Суровый тоже следит.
Когда садишься в автобус, всегда хочется, чтобы он шел как можно быстрее. А стоит приехать – опять неохота выходить. Выходить на холод неприятно. Алиса взяла тепло автобуса и отправила его внутрь плеча. Суровый молча вышел за ней. Ему было всё равно куда идти.
Алиса шла домой. Суровый держал её за руку, но это не спасало от холода.
Снег был похож на сухое молоко… на дешевые сливки из белого пакета с нарисованной кофейной кружкой. Крупные круглые крупинки. Губы в такие моменты превращаются в растрескавшиеся камни. И уже забываешь, что когда-то они могли чувствовать, и отламываешь зубами куски, чтобы не лезли в глотку. А потом слизываешь выступившую соль и опять упираешься зубами в камни.
А рукам очень горячо. Им всегда становится горячо, если долго идти по сухому молоку, и если долго держать кого-то за руку. Потом отпускаешь её, а руки еще долго сохраняют форму, становясь таким же растрескавшимся камнем. Ты думаешь, что хочешь разогнуть пальцы, а они почему-то не слышат и продолжают держать невидимую чужую руку.
Вот подъезд – дрожащая рука на кнопках домофона, и пальцы примерзают к дверной ручке. Дома ждут. Дома всегда говорят, что ждут.
Каблуки на лестнице: этажи – первый, второй, третий, пятый… Чужой сине-серый звонок. Откройте! Вы же ответили по домофону. На стене предательски-красная цифра – 5. Спуститься всего на один этаж… и Суровый молчит. Алиса спускается. Вот пролет – мусоропровод – ещё ступеньки. Шаг за шагом, и отчетливый стук вокруг них. Красная, издевательская цифра – 3… «Я не сплю!» – вспомнила Алиса и села на ступеньки. «Я не сплю…». Она встала и пошла в свою квартиру. И ей сказали, что её ждали и волновались. И чтобы она шла есть. Она зашла, и Суровый зашел вместе с ней, и вместе с ней ужинал и лёг вместе с ней, скрыв извечную поэтическую печаль своих глаз длинными черными ресницами.

* * *

Суровый был рядом с Алисой всю жизнь. Она привыкла к безграничной печали его бездонных глаз и к его спокойному голосу. И самым главным в её жизни было, чтобы он всегда оставался рядом. Он и был рядом всегда. Он жил с ней днём и засыпал с ней ночью. И они каждый раз встречались во сне. Он обычно молчал и очень много думал. И все его мысли были мыслями Алисы и показывали ей правду. Суровый пытался во всём найти смысл, и только Алиса могла этот смысл понять.
Иногда Суровый говорил, и в такие моменты печаль в его глазах становилась ещё сильнее.
Они сидели на качелях во дворе:
- Надень кроссовки, - сказала Алиса.
- Как же я могу надеть кроссовки, когда они лежат в рюкзаке? - спросил Суровый. Он выглядел действительно серьезным. Потом достал один ботинок.
- Как же я могу надеть второй кроссовок, если он в рюкзаке? - он достал второй ботинок, сунул в него руку и достал носок: - Что это? Что в моём кроссовке? И как я теперь должен жить, если у меня в кроссовках что-то есть? Где ты - Бог? Может быть это ты? - он поднял носок вверх и повторил: - Может быть это ты, Бог?
Алиса молча встала и пошла. Суровый встал и пошел за ней. Ему было всё равно, куда идти. Для неё было важным, чтобы он шёл рядом. А для него важным было, что она поняла, что он хотел сказать.
Во сне Суровый часто показывал Алисе большое озеро с прозрачной водой. Она радовалась и бегала по песчаному берегу. А потом просыпалась и искала его. И опять бежала по берегу и смотрела, как солнце отражается в прозрачной воде. И вновь вставала с кровати и шла, зная – вот, в этом дворе, где вчера стояли качели – здесь светится в закатных лучах прекрасное огромное озеро. Приходила и бежала по берегу. И из соседних домов выходили олени и пили воду. С антенн слетали чайки и ловили рыбу, из окон спускались цветы и вырастал лес. И она шла по берегу, пока не садилось солнце, а потом возвращалась домой и опять засыпала. И Суровый всегда был рядом с ней.
Только когда Алиса заходила в метро, Сурового рядом не было. Она вновь и вновь падала на стальные рельсы и просыпалась от ужасных ударов, а Суровый обнимал её и говорил, что страх – это не страшно. Страшно – это когда незачем бояться.
Иногда, когда они возвращались домой – туда, где ждут и волнуются – и Суровый тепло держал Алису за руку, тёмное небо покрывалось огромными яркими планетами. Но Алиса знала, что это не страшно. И что сейчас мир рухнет, чтобы возродиться снова – уже во сне. И она ждала сна и не боялась.

* * *

И так было всегда… Пока однажды Алиса не проснулась в своей кровати и не поняла, что она одна. Сурового не было рядом, но он сказал в голове, что надо ехать на метро. Алиса встала, оделась и вышла из дома. Где станция она прекрасно знала. И прекрасно знала, что это обычная светлая мраморная станция и что страх – это не страшно. Но, когда она зашла в метро, металлические стены обрушились на глаза стальным блеском. А воздух пропитался железом и электричеством. Там ток – Алиса это помнила. А рельсы были везде… Вдруг взгляд упал на такой же стальной тротуар. Только нога коснулась спасительной площадки, как та пришла в движение. Дорожка текла вдоль рельсов, давая выбор, но не защищая от приближающихся поездов. У другой стены стояли лавочки. Алиса пробралась туда и залезла на лавку с ногами. Этот островок так же пришел в движение. И тут Алиса поняла – это и есть поезд… Это не станция – это вагон. А она стоит на сиденье… Алиса старалась не думать о страхе, рельсы кончились и она вышла из метро.
Алиса очутилась на берегу огромного озера. Оно казалось голубым, и солнечная дорожка на поверхности сияла, несмотря на ночь. Чёрное небо было усыпано огромными разноцветными планетами с яркими светящимися кольцами и рассыпалось гроздьями метеоритов...
А посреди всего этого великолепия стоял Суровый. И его глаза были глубже озера, чернее неба и страшнее страха. Он на миг пустил Алису в эти глаза и произнес привычным голосом в голове: "Нет бездны чернее и глубже, чем бездна человеческих зрачков, но и в них ты не увидишь ничего, кроме собственного отражения". А затем развернулся и пошел прочь. Алиса рванулась за ним, но вдруг поняла, что это конец. Что Суровый уходит навсегда, что он никогда больше не будет рядом с ней.
Он показал ей звездное небо – и это была красота Вселенной, показал лазурное озеро –
и это была красота природы, показал ей себя – и это была красота человека… А потом он отобрал всё это и сказал: «Живи сама». Это была красота боли, без которой невозможно понять всего остального…
И тогда Алиса побежала по берегу и крикнула своей душе: "Улетай!". Душа расправила тонкие крылья и растаяла. А Алиса спокойно пошла обратно. И озеро вдалеке покрылось ряской, а берег его заполнился мусором; и планеты на небе перестали быть яркими, превратившись в крошечные тусклые дырки; и больше не было страшно…
И тогда Алиса поняла, что никогда уже не будет видеть снов, потому что забыла, зачем они были нужны…


Лунная свобода
Диана снова смотрела на луну. Она уже три ночи подряд сидела на лавочке в незнакомом дворе и писала. И все это время луна была полной. И все это время Диана видела его…
Как только луна, поднявшаяся сферой света над горизонтом и описавшая полукруг по темнеющему глубокой ямой небу, поднималась до самого дна, на крыше появлялся он. Диана не могла видеть его лица и поэтому наблюдала за движениями ног и рук, запоминая любой жест.
Каждый раз он делал одно и то же. Постепенно появлялся откуда-то из глубины неизвестного дома, начиная с макушки головы и заканчивая коленями. Потом приближался ровно на столько, насколько позволял безжалостный бордюр крыши, и начинал свой путь. Он шел вдоль всей крыши и движения его были плавными но уверенными, как будто он жил отдельно от своего тела где-то в семье, в работе, в снах, в планах… а в это время в его тело вселялась луна и давала ему новый смысл, давала ему ту неправильность и странность, которая недоступна живым людям, и которая только и может сделать живых людей счастливыми.
Диана смотрела на движения его тела, наслаждаясь чужой свободой, и завидовала этой неправильности, завидовала этому счастью... Она хотела двигаться так же, но каждое её движение отягощалось осмысленностью, попыткой, неуверенностью, мыслью. Отягощалось близостью к земле.
И тогда она просто садилась на лавочку и смотрела, как он ходит по крыше. А когда он снова исчезал в глубине незнакомого дома, она принималась писать, и строки вылетали из её рук и склеивались в тела и смыслы, рождая лист за листом.
Следующей ночью она снова вернулась в незнакомый двор и прождала много часов, но на крыше никого не было. А луна тускло выглядывала из-за облаков растаявшим полукружием, и не было больше неправильности и свободы…

Диана училась в университете. Она видела себя только писательницей, но всё равно училась в университете. Часто на лекциях она отвлекалась, чтобы записать неожиданно пришедшую на ум фразу. И этого никто никогда не замечал. А ей хотелось, чтобы замечали, чтобы видели, как важно для неё искусство, и как неважно всё остальное. Но преподавателям было всё равно, а другим студентам не до неё. Поэтому Диана всё чаще оказывалась одна.
Иногда она вообще забывала уйти с лекции, и так и сидела до самого вечера одна в пустой аудитории, быстро водя ручкой по бумаге. И в такие дни она возвращалась совсем поздно, быстро шагая по опустевшим коридорам университета и стараясь не попадаться на глаза охранникам и уборщицам.
В один из таких дней она заметила так же быстро идущего по университету человека. В первый миг, когда её взгляд наткнулся на нечеткие очертания в конце коридора, она ощутила странный холод под сердцем. Как будто крупная белая соль скопилась в солнечном сплетении и рассыпалась по рукам колючей тяжестью. Ей показалось, что она знает этого человека. Она не могла видеть лица, но движения его отдавали неправильной лунной свободой. И это чувство длилось мгновение… а потом незнакомец приблизился, и его движения стали казаться привычными движениями быстро идущего по коридору человека. А потом он подошел совсем близко, и Диана привычно приветливо улыбнулась и кивнула ему, не дождавшись кивка в ответ. Она видела этого человека много раз, он был преподавателем, и кажется даже профессором, и кажется даже заведовал какой-то кафедрой… Он никогда не преподавал у Дианы, поэтому она даже не знала, как его зовут. Она просто знала, что есть в университете такой человек… А вот теперь он шел по пустому коридору и она, зачем-то остановившись, смотрела ему вслед, пытаясь увидеть в движениях отголоски лунной свободы, но никак не могла ничего уловить.
Через несколько дней Диана снова увидела его в коридоре. На этот раз среди дня. Она стояла около кабинета и считала ночи до полнолуния. Вокруг было много студентов – правильных и несчастных. Каждый из них жил по раз и на всегда придуманному для себя сценарию и боялся отойти от него хоть на шаг. Один решил посвятить свою жизнь науке и тратил стипендию на книги, а свободное время на дополнительные занятия. Другой решил быть бунтарем и всегда идти против системы, и с не меньшим усердием следовал выбранному пути. А третий решил, что ничего не будет решать заранее, и будет жить, как придется, и делал это правильно и по схеме, как и все остальные.
Диана стояла среди них, считала дни до полнолуния и думала, что именно она знает, что можно жить по-другому, что может в жизни появиться какая-то неправильность и подарить счастье и свободу. И думала, что скоро наступит полнолуние, и тогда она до конца поймет, что же может дать эту свободу ей. И думала, что где-то в незнакомом доме живет человек, который тоже знает это…
И тут по коридору прошел он. Он куда-то торопился. Всегда, когда Диана его видела, он куда-то торопился, с кем-то говорил, что-то делал… и никогда не здоровался с ней, хотя она всегда приветливо улыбалась. Он прошел по коридору быстро, и глядя куда-то внутрь себя, не обращая внимания на студентов… он прошел так, потому что привык так ходить…
А Диана забралась в его взгляд и ощутила в этих глазах отголосок лунной свободы… но в этот самый момент он прошел мимо, унося тайну своей души в глубину коридора.

Диана постаралась узнать всё об этом человеке и искала в этом знании что-то, но ни за что не могла уцепиться.
Он был старше Дианы больше чем в два раза. У него была семья, и все знали, что он хороший семьянин, и что вся его семья живет одной идеей, и что в семье у него всё хорошо, и что он своей семьей очень гордится. Он написал много книг, таких книг, что Диана не могла понять даже смысл их названий, но эти книги продавались в магазинах и разбирались в библиотеках. Он был известным ученым и основал какую-то кафедру и вообще очень много сделал для университета и все уважали его за это. Он получил много разных наград и званий. Он был красив, или по крайней мере Диане так казалось. И всё в его жизни было правильным и идеальным, всё было выверено и точно, и каждым его шагом можно было гордиться…
Но всякий раз, когда Диана неожиданно встречала его в коридоре, она видела в его движениях отголосок лунной неправильности, но никак не могла до конца его уловить...

А потом снова пришло полнолуние. И Дина пошла в незнакомый двор и села на лавочку. И из дома вырос человек и прошел по краешку неба, освещенный платиновым диском, и было понятно, что в жизни этого человека нет и не может быть ничего правильного и стройного, и что он сейчас мог бы полететь или исчезнуть, если бы захотел. И что для него нет ничего невозможного, потому что он никогда не решал стать таким, каким стал.
И Диана хотела к нему, но чувствовала, что не готова. Что пока она не выбросит из своей жизни продуманность и намеренность, пока она не будет готова променять спокойствие на счастье, луна не примет её. И она чувствовала, что готова променять привычку на свободу, и что вот-вот крыша лавочка и бордюр перестанут существовать и темно-синяя яма неба окажется у нее под ногами, а где-то внизу будет плавать свободная луна…
А между тем он ушёл, а Диана сама не заметила, как забегала по листку ручка, составляя строки… строки, которых никто никогда не прочтет...

Диана никогда никому не давала читать своих произведений. И не то, чтобы она боялась. Просто ей было некому их показать. Просто она и не нуждалась в читателе. Ведь у неё всегда была луна, которая раз в месяц читала её творения и проливала на них шёлковый свет молчаливого одобрения. И у неё всегда был незнакомец на крыше, который ходил по краешку неба и вдохновлял её продолжать написанное. И этого было достаточно.
Диана писала роман. Роман обещал быть очень длинным, запутанным и странным. И она никогда не знала, что же будет написано в следующей строчке, и уж тем более не знала, чем закончится книга. Она просто писала. Писала о неправильной лунной свободе. И мечтала, что незнакомец на крыше однажды прочтет её творение от начала до конца и всё поймет…

Диана снова засиделась в университете и снова торопилась потемневшими гулкими коридорами. И снова в том же месте встретила его. И когда он в очередной раз прошел мимо неё, не отреагировав на приветливую улыбку и глядя куда-то вглубь себя, она вдруг поняла, что это был за человек… Это был человек, который достиг своего потолка, достиг краешка своего неба. Он добился всего в жизни, выполнил намеченный ещё в детстве сценарий и вдруг почувствовал, что всё это зря. Это был человек, который сам себе не говорил, что его жизнь пуста и думал, что он гордится всеми своими достижениям, но в глубине души понимал, и, может быть, очень страдал от этого. Это был тот человек, о котором она всё это время писала. И этому человеку нужно было срочно сделать что-то не так, испортить свою идеальную жизнь, разорвать привычный порядок в клочья, чтобы наконец-то почувствовать свободу и облегчение. Ему нужно было отдать себя в руки неправильности и счастья. И только тогда он смог бы стать свободным… Он достиг краешка своего неба, и ему осталось лишь раствориться в платиновом свете луны.
И Диана решила, что обязательно скажет ему об этом, как только сама достигнет своего потолка…
И она стала писать ещё больше. Ещё чаще стала отвлекаться на лекциях и ещё сильнее ждать полнолуния.

Полнолуние настало. И где-то в солнечном сплетении снова собралась холодная белая соль. Это Диана почувствовала, что именно сегодня её роман подойдет к концу. Именно сегодня она опишет, как растворяется в платиновом свете герой и именно сегодня она поймет, как достичь счастья и свободы.
Она села на лавочку, а из крыши вырос привычный силуэт. И сегодня их тела двигались в такт, привыкшие друг к другу. И её рука бегала по строчкам в том же ритме, в котором его ноги двигались по краешку крыши. И ей казалось, что отсюда она может разглядеть его глаза, отражающие платиновый свет, льющийся с самого дна неба.
А роман подходил к концу. И вот уже последняя строчка вылилась чернильной полоской и застыла, а Диана смотрела на платиновый диск и понимала, что единственное, что нужно было понять – это то, что не надо ничего понимать. Что не нужно пробивать свой потолок затылком, а нужно лишь позволить небу лечь себе под ноги. И что когда луна будет готова принять её, она это почувствует, если только сможет освободиться от груза планов, привычек и мыслей. Если только сможет поступить так, как нельзя.

Но на следующий день она пошла в университет, как всегда. Она продолжала делать всё так, как было запланировано, и словно забыла о ночном откровении…
Пока однажды в коридоре не встретила его. Он куда-то торопился и, кажется, даже с кем-то разговаривал, когда проходил мимо… И тут Диана схватила его за руку и быстро прыгнула в его платиновый взгляд. Он отпрянул и как будто испугался, но глаз не отвел. А вокруг началась суматоха, и ни кто не мог понять, что происходит. А Диана крепко держала его за руку и всё сильнее сливалась с его глазами. А потом быстро вытащила из сумки толстую папку и вложила в его руку. И он принял её творение, ничего не спросив, и не отводя взгляда. Тогда она отпустила его руку и убежала…

Но на следующий день она всё равно вернулась в университет, потому что так и не почувствовала, что луна готова принять её, и делала всё, как обычно.

А ещё через два дня он разыскал её. Быстрым шагом зашел в аудиторию, положил на стол Дианы её толстую папку и молча вышел…
А она сидела и чувствовала, как комок холодной белой соли в солнечном сплетении медленно превращается в огромный светящийся платиновый шар. И этой же ночью она пошла в привычный незнакомый двор.
Ещё вчера месяц тонкими рожками стремился проткнуть темно-синее небесное дно, а сегодня уже идеально круглая луна стояла в самом зените. Диана не стала останавливаться у лавочки и доставать бумагу, как делала это раньше. Она сразу же вошла в чужой подъезд, поднялась до самого верха и выбралась на крышу – туда, где стоял он…
А потом они оба встали на самый краешек неба и нырнули в его глубину, растворившись в бесконечном платиновом свете…